Аркадий Пахомов

Ушла в себя дорога, залегла в пучки травы сухой, в шипучий гравий и в корни, разоренные дотла колесами в изношенной оправе.

Ушла в себя дорога — в дальний путь, ведомая неведомым порывом, успевшая чуть выгнуться, свернуть и набок лечь у самого обрыва.

А после выпрямиться, вытянуться в нить и продолжаться гладко и покато, не упуская вдруг над речкой взмыть и обернуться мостиком горбатым.

Затем, чтоб тут же, в следующий миг, расположиться на опушке леса и под его развернутым навесом забыться и не помнить дней своих.

Ушла в себя, осмыслив каждый сдвиг и поворот найдя и пересилив, — одна из множества живучих и кривых, которые куда не выводили.

Без суеты и без мороки, с ног на голову — так-то вот — пришли крещенские морозы поставить нас наоборот.

Так обстоятельно, толково, как курят рыхлый самосад, как лом сгибают, гнут подкову, слова при этом говорят.

Так и они, морозы эти — все сучья-хруст, все щелк-сучки, все — ах ты, ветер, ух ты, ветер, Крещенье все, куда ни кинь...

И снега не было почти что, усугубивши холода, руками разведешь — поди ж ты, и диву дашься, разведя.

А он, крещенский, крепкий, пала, прямой и толстый, как бревно. Белье, как колокол, стояло, Великого Ивана! Во!

И так того мороза возле, с ног, с толку сбилась вся Москва, что он ушел, а мы все мерзли, стояли мы на головах.